Руины стреляют в упор - Страница 46

Однажды, в феврале 1942 года, Мария Пилипушко принимала больных. В коридоре послышался шум.

Без очереди вошел незнакомый. Вошел он решительно, осмотрелся, нет ли кого в кабинете, и спросил хрипловатым, простуженным, голосом:

— Вы доктор Пилипушко?

— Да, я, — внимательно разглядывая нового пациента, ответила Мария Герасимовна.

Собственно говоря, пациент, видимо, не имел острой нужды в помощи врача. Щеки его были покрыты густым зимним загаром, какой бывает обычно у завзятых охотников и рыбаков. Из-под рыжеватых бровей смотрели на доктора смелые, требовательные серые глаза, весь вид этого человека свидетельствовал о его железном здоровье.

— Вам привет от полковника Ничипоровича.

У Марии Герасимовны брови поползли вверх. Что это: провокация? С Ничипоровичем она была хорошо знакома, знала, что он командует партизанским отрядом. Но откуда ее посетитель знает об этом? Неужели это переодетый гестаповец? Или агент СД из числа изменников? Как отнестись к нему? Ответить откровенно? Арестует сразу и потащит пытать. Не признаться?..

— По приказу Ничипоровича я привез к вам, — продолжал неожиданный гость, — тяжело раненного партизана лейтенанта Грачева, который будет находиться на конспиративной квартире. Вы должны обеспечить его медицинской помощью.

Сдерживая противную дрожь пальцев, Мария Герасимовна слушала, обдумывала каждое слово. Видно, выхода нет. Если перед нею не партизан, а гестаповец, все равно он уже не выпустит ее, потащит на пытки. Не для того он пришел, чтоб посмотреть на нее, попугать и уйти.

— Никакого полковника Ничипоровича я не знаю... — попыталась она отпираться.

Однако он хитро улыбнулся и сказал:

— Напрасно вы, доктор... Хорошо знаете Ничипоровича...

— А в общем, — решительно сказала она, — мой долг врача заставляет меня помогать каждому, кто нуждается в моей помощи. Я готова идти, куда нужно...

Быстро собрала инструменты, необходимые для обработки раны, и они вышли.

— Принимать пока что не буду, — объявила она больным. — Меня вызывают для скорой помощи.

Шли торопливо. Он молчал, и она считала за лучшее держать язык за зубами. Злило ее только одно: если это действительно партизан, то почему своевременно не установили пароль, не назначили явку? Очень уж неосторожно.

Он вел ее вверх по Ленинской улице, потом по улице Карла Маркса направился к Университетскому городку, туда, где помещались служба безопасности и СД. Чем дальше шли они, тем сильнее холод сковывал сердце Марии Герасимовны. Каждый шаг теперь казался ей шагом к нечеловеческим страданиям и смерти. А он умышленно молчал и только шмыгал носом. Что может сделать теперь она, хрупкая, слабая, с таким вот грузным, широкоплечим, дюжим мужчиной, который даже не считал нужным следить за нею? Стоит только Марии Герасимовне сделать лишний шаг в сторону, как он выстрелит ей в спину, и все...

Около Университетского городка больше руин. Там нужно попытаться убежать. Все равно живой из СД не выпустят.

Однако где-то в глубине души светилась надежда: а может, все же это не гестаповец, а партизан. Только возле самых дверей СД можно убедиться, кто он такой...

На улице Свердлова незнакомец повернул влево, к Червенскому тракту. Университетский городок остался позади. На сердце у Марии Герасимовны отлегло.

По-прежнему шли молча, но она смотрела уже на мир глазами человека, который как бы воскрес из мертвых. Даже голодные, нахохлившиеся от холода воробьи, которые бросались под самые ноги пешеходов и которых она прежде не замечала, казались ей теперь такими милыми и приятными птичками, что хотелось нежно погладить каждого из них. Ведь им также хочется жить, видеть вот это ласковое, хотя и холодное солнце, голубое небо. Какая чудесная штука жизнь!

Она шла теперь рядом с полным рыжеватым человеком и никак не могла преодолеть страха и неприязни к нему. Только когда прошли почти километр по Червенскому тракту и свернули в один неприметный дворик, подозрение ее почти исчезло.

Он привел ее в обычный на Серебрянке деревянный домик с садиком, огороженным забором и густыми кустами. После яркой, солнечной, заснеженной улицы Мария Герасимовна сначала ничего не видела в квартире. Почти целую минуту, поздоровавшись, простояла она у порога, беспомощно моргая глазами. Откуда-то из полумрака до нее донесся приятный женский голос:

— Проходите, пожалуйста, что же вы остановились у порога?

— Извините, со света ничего не вижу.

— Позвольте ваше пальто, — хрипловатым голосом предложил человек, сопровождавший ее. — Кстати, время нам и познакомиться. Я — Иван Захарович Рябышев. А зашли мы в семью Дубровских, знакомьтесь...

— Арина, — назвала себя хозяйка, женщина средних лет, в простенькой рабочей одежде.

— Константин Дубровский, — представился хозяин, крепко пожимая руку Марии Герасимовны, и, кивнув на стоявшего тут же подростка, добавил: — А это наш сын — Степка.

— Показывайте вашего больного, — сказала Пилипушко, когда глаза ее привыкли к полумраку квартиры.

— Пошли, — предложил Рябышев. — Он там, в боковой комнатке.

Комнатка эта оказалась маленькой, еще более мрачной, вход в нее совсем незаметный. На постели лежал бледный как полотно человек. Глаза закрыты, зубы крепко сжаты. Видимо, раненый очень страдал и страшным усилием воли сдерживал крик. Когда в комнатку протиснулись Пилипушко и Рябышев, он раскрыл глаза и по-детски слабо и напряженно улыбнулся.

— Добрый день, — поздоровалась Мария Герасимовна.

— Пить, — вместо ответа проговорил слабый голос.